Как мы уже упоминали, лабиринт — это, среди прочего, «ловушка для внимания», то есть состояние сознания. «Пойманное» внимание, зацепившись за привычную деталь, переходит от нее к другой привычной детали, потом к следующей, и так, по известному маршруту, до отправной точки, и снова, и снова, и снова.
В этом состоянии, — как ни странно, — большинство людей проводит большую часть своего времени. Гурджиев называл это состояние сном. У каждого, наверное, есть такой опыт: можно пройти по улице довольно большой отрезок пути, как бы ничего не замечая, «думая о другом». При этом люди не натыкаются на столбы и друг на друга, продолжается нормальное функционирование, но человек как бы отсутствует.
Очевидно, что в таком состоянии человек отзывается на свою ситуацию чисто автоматически. При этом он реагирует не «собой», а лишь частью себя, которую можно назвать субличностью. Не-целостность человека, когда он находится в состоянии «дневного сна», как раз и создает условия для блуждания по лабиринту: среда создает стимул, человек механически реагирует, создавая привычный сдвиг в этой среде, который служит следующим стимулом, вызывая следующую реакцию, и вся эта запланированная последовательность возвращает человека в исходную точку.
Если привести себя в другое, «пробужденное» состояние, оказаться в ситуации целостно присутствующим, это создаст необыкновенные возможности: необыкновенные, потому что НЕ обыкновенные. Тогда человек может при тех же обстоятельствах намеренно повернуться другой своей стороной, повести себя иначе.
Необходимое для этого качество внимания хорошо описывается англоязычным термином «awareness», который можно перевести как сознавание-замечание-осведомленность. I am aware of — я сознаю что-то, я осведомлен о чем-то, я замечаю нечто в данный момент. В психологической литературе этот термин часто переводится как «осознавание» и даже «осознание», поскольку слово «сознавание» кажется недостаточно литературным. Однако этот неологизм образован — вполне по законам русского языка — как отглагольное существительное, подчеркивающее процессуальность и, так сказать, «он-лайновость» того, о чем идет речь. Сознавание — это непрерывный процесс, всегда происходящий в настоящем времени, меж тем как осознание может быть лишь результатом процесса, причем даже не только процесса сознавания, но также и ряда других интеллектуальных процессов, накладывающих определенную сетку понятий на сознаваемое. Процесс сознавания представляет сознанию то содержание (гештальт, «по-ставленное», от немецкого stellen — ставить), которое в каждый данный момент определяет наше психическое (а через него и все прочее) функционирование. Можно сказать, что это — актуальная, здесь и теперь осуществляемая связь сознания с представленным содержанием.
Обнаружить себя здесь — это значит обнаружить себя в несколько большей полноте, чем она бывает, когда мы механически отзываемся на ситуацию. Обнаружить себя здесь — значит найти того «себя», кто гораздо богаче в своем наборе субличностей и обладает гораздо большим спектром возможностей, большим выбором.
Выбор этот может реализовываться двумя разными способами, которые могут дополнять друг друга. С одной стороны, — это выбор поведения или действования из интуитивной целостности себя. Если я сознательно присутствую в ситуации, я благодаря этому вижу, понимаю и могу гораздо больше. В этой связи у Перлза, основателя гештальттерапии, есть формулировка, что awareness сама по себе целительна. Когда я обнаруживаю себя в ситуации, она видится шире, глубже, полнее, чем видит ее та частная, как правило, невротическая субличность, которой я на нее реагировал, когда сознавание отсутствовало. Благодаря этому я могу вести себя или действовать как-то иначе, чем обычно. Тут можно вспомнить совет основателей нейролингвистического программирования Бендлера и Гриндера: если вы делаете что-то и не получаете желаемого результата, — не продолжайте это делать, остановитесь и попробуйте сделать что-нибудь другое.
Другая возможность формируется, если у меня есть навыки анализа ситуации. Тогда я могу рационально выбрать какое-то поведение, решить, как лучше вести себя в этой ситуации. И потом, если у меня хватает на это воли (см. Практика работы над волей), я начинаю вести себя в соответствии с намеченным. Благодаря этому ситуация становится иной, петля лабиринта размыкается.
Давайте посмотрим, как включение присутствия может изменять ситуацию. Как мы уже отмечали, если Иван Тапочкин даст себе труд реально присутствовать на работе, там могут начать происходить два типа «волшебных» вещей. Во-первых, он может научиться терять там гораздо меньше энергии. Может быть, он даже найдет там, чему порадоваться, то есть обнаружит новые артефакты, дающие энергию. А во-вторых, он может обнаружить там множество возможностей чему-нибудь научиться. Оказывается, своим отсутствием, своим нытьем и соответствующим отношением он обеспечивал себе большие потери энергии и упускал массу возможностей.
Что касается Верочки, с которой он иногда встречается в столовой, то ведь и в этом он, как правило, отсутствует. Он просто смутно обнаруживает, что ему стало хорошо, не замечая ни девушки, ни себя. Если он позволит себе «проснуться», то для начала может задаться вопросом, действительно ли эта девушка ему нравится. Потому что, скорее всего, до того она просто занимала место какого-то «противоположного полюса» относительно надоевшей работы и столь же, по-видимому, надоевшей жены. И это было просто место, где он «отдыхал душой», но при этом ничего не видел. Если же он попробует присутствовать, он может заметить, что это за девушка, что ему в ней нравится, какого рода отношений ему с ней хотелось бы на самом деле. То есть отношения с этой девушкой из области чистой кажимости могут через видимость превратиться аж в действительность. Тогда, может быть, он попробует с ней действительно познакомиться.
Кроме того, если это произойдет, ему волей-неволей придется тематизировать (то есть сделать темой для размышления) свои отношения с женой, — где он, скорее всего, отсутствовал полностью, довольствуясь мифическим представлением, что-де у него есть семья, а в семье у него все в порядке: у него есть жена, а он ей муж. А тут, поскольку в его действительности появляются какие-то отношения с какой-то девушкой, придется задаться вопросом: «А с этой-то женщиной, с женой, какие у меня отношения?». И, соответственно, хотя бы перейти от кажимости к видимости, «вздрогнуть» по поводу содержания своих мифов, — и там тоже начнется какое-то шевеление.
Еще одно место, где он, вроде бы, действительно отдыхает душой, — это когда он приходит домой не слишком поздно и рассказывает дочке сказку. Мы понимаем, что когда и если он отсутствует, то воображает себе, что это любимая дочка, что это хорошая сказка, и вот он рассказывает эту сказку, — как правило, больше всего погружаясь в содержание сказки. Дочка при этом засыпает и очаровательно сопит. Если вдруг он в этой ситуации начнет присутствовать, он может задаться совершенно неожиданным вопросом: «А как этой девочке на самом деле живется?». И здесь его ожидает масса удивительных открытий — может быть, приятных, а может, и неприятных.