Глава 4. Личность, воля, понимание

Эго и Самость

Понятия Эго и Самости мы будем выстраивать в рамках коммуникативной парадигмы, в качестве конкретизации которой возьмем сочетание идей Б.Ф.Поршнева и Э. Берна.

(1) Поршнев высказал идею, что человека отличает от животного наличие суггестивной связи между людьми. Суггестия вырывает индивида-«организм» из потока биологических реакций на стимулы среды и предлагает ему осуществить иное, иначе детерминированное поведение. Интериоризируя суггестивную связь в рамках своей индивидуальной психики, то есть начиная управлять собственным поведением не по законам организма-в-среде, а по законам человеческих — суггестивных — отношений, человек, собственно, и становится человеком.

В рамках этих представлений человеческая социальность принципиально отличается от существующих в мире животных (на самых разных эволюционных уровнях — «от пчелы до гориллы») паттернов коллективного поведения. Суть этого отличия состоит в интериоризации: человек «вбирает» в себя социо-психологические отношения суггестии, становясь не только их объектом, но и их субъектом. Взаимодействия между людьми, будучи интериоризованными, то есть собранными и разыгрываемыми в одном индивиде, — это и есть человеческая психика.

Ситуация формирования Эго — специфическая детская экзистенциальная ситуация: ребенок находится в мире «за спиной» у заботящегося о нем и управляющего его поведением родителя. Соответственно, родитель находится в мире с ребенком «за спиной», в то время как взрослый — «наедине с миром».

Человеческие взаимоотношения, которые ребенку предстоит ассимилировать, первоначально задаются для него двумя фундаментальными суггестиями: Р→Д (от родителя к ребенку) и Д→Р (от ребенка к родителю). Первая — приказание или требование, с которым родитель обращается к ребенку. Вторая — просьба о помощи, с которой ребенок обращается к родителю.

Если ядром трансакций (суггестивных обращений) Д→Р и Р→Д являются соответствующие формы суггестии, то оболочкой, не менее важной для формирования единичного взаимодействия, служит то, что Дж. Хейли назвал «коммуникативным маневром»: каждая коммуникация, каждое обращение содержит в себе назначение коммуникативных позиций, которые могут совпадать, а могут и не совпадать с позициями, назначаемыми содержанием.

Таким образом, трансакции Р→Д и Д→Р суггестивны в двух смыслах: во-первых по содержанию («Ма-ам, хочу писать!» — и маме приходится оставлять гостей или телевизор и идти помогать чаду; «Немедленно отправляйся спать!» — и тут уже чаду приходится оставлять телевизор или гостей и ложиться спать), во-вторых, по назначению коммуникативных позиций (в предыдущих примерах они явно просматриваются).

(2) Поршнев обращает внимание на важную особенность суггестии. Если язык, на котором произносится текст (или язык жестов и т.п.), человеку известен, он в определенном смысле совершенно беззащитен перед суггестией: он не может ее не принять. Однако в следующий момент он может с ней как-то обойтись, например приостановить или вовсе прервать исполнение суггестии. Эту возможность Поршнев назвал контр-суггестией.

«Не-повиновение» может возникнуть первоначально просто как сбой «повиновения». Девочка на прогулке хочет залезть в лужу, мама сзади кричит ей «Не лезь!», и исход может зависеть от самых различных причин. В конце концов, девочка может быть так увлечена своей затеей, что просто не слышит маму. Пока что ситуация совершенно аналогична прогулке с собакой, которая убегает полаять на другую собаку; хозяин ее отзывает, и успех или неуспех его призыва зависит, грубо говоря, от силы соответствующих условных и безусловных рефлексов (да простят мне замечательные, вовсе не столь примитивные звери это огрубление).

На контр-суггестию (далее для краткости к-с) следует контр-контр-суггестивный ответ (к-к-с). Мама не просто усиливает суггестию, бросая на суггестивную чашу весов дополнительные силы (например, повышая голос); она усложняет саму структуру коммуникации. К-к-с — это не усиление первоначальной суггестии, это обращение к центру ответственности в ребенке (то есть формирование и укрепление этого центра). Этот «центр», управляющий поведением индивида, мы и будем называть Эго.

Принципиальным фактором усложнения коммуникативной структуры за счет к-к-с является фраза, которую можно услышать в каждом дворе: «Я кому сказала?!». Относительно этого обращения различие между ребенком и собакой становится решающим. Для собаки этот текст мало чем отличается от «поди сюда» (то есть для собаки это вообще не «текст», а «сигнал» или «стимул»). У ребенка же он (пока не успел надоесть до превращения в «пустой звук») формирует то самое «кому», которому можно сказать, — Самость, или Self (ср. Этапы формирования образа себя).

Мама-то однозначно «знает», что девочка «не слушается», и она уж сумеет передать ей это знание. Интериоризировав эту коммуникацию, девочка обнаруживает, что может послушаться, а может не послушаться. У нее появился выбор.

(3) Доводы, составляющие содержание к-к-с, можно разбить на три больших класса: (1) указание на возможные последствия в мире («Если полезешь в лужу, то промочишь ноги и испачкаешь новое платьице»); (2) перспектива оценки Адресата, то есть качества его бытия («Хорошие девочки слушаются маму и не лезут в лужу»), из чего формируется Самость; и (3) возможное произвольное (со стороны Адресанта) наказание или поощрение («Если не будешь слушаться, мама не будет тебя любить, а папа не купит мороженого»), что оказывается основой отношений власти и подчинения, которые, будучи интериоризованы, предстают как воля.

Таким образом, мы определяем Эго как Адресата и Адресанта контр-контр-суггестий типа Р→Д и Д→Р. Прежде всего Эго формируется как Ребенок (заглавная буква означает, что речь идет о внутри-психической функции), который должен «слушаться», то есть выполнять суггестию Родителя. А также он имеет право попросить, то есть обратиться к Родителю со своей суггестией (ср. Генезис воли как психической функции).

Другой стороной этой монеты, как уже было отмечено, оказывается Самость или образ себя. Например, формирующемуся человеку говорят: «Ты девочка, ты должна быть аккуратной, должна следить за своим платьицем и т.п.». Или: «Ты мальчик, ты не должен плакать, ты должен быть сильным и смелым». Или: «Ты растешь в интеллигентной семье, ты должен быть умным, много читать и т.п.» (см. Этапы формирования образа себя).

Но ребенок, как было сказано, может оказаться и непослушным, контр-суггестивным. Он может выбирать, послушаться ему или не послушаться, и этот выбор и есть основная, исходная, конституирующая Эго функция.

Непослушание или отказ выполнить просьбу вызывает к жизни набор разных контр-контр-суггестий, которые как раз и обращены к Эго. Здесь вступают в ход разные семейные игры. Возникает система межличностных отношений — мир «послушаний» и «непослушаний», в котором Эго так или иначе «ведет себя», внутренне будучи ведомо своими сценариями; мир, насыщенный суггестивными, контр-суггестивными и контр-контр-суггестивными силовыми тяготениями, в котором Эго при одних условиях «слушается», при других «не слушается» — по законам той семьи, в которой оно, это Эго, сформировалось.

Соответственно, сценарии в широком смысле слова, — это пути Эго по своему миру. Эго выполняет или не выполняет те или иные суггестии, будучи как-то определенным в своем мире. Эго, в конечном итоге, — это коррелят Самости, того, за что формирующийся человек согласился себя принять, принимая определенные условия бытия среди людей.

(4) Таким образом, эго-функция — это выбор: выполнить или не выполнить определенную суггестию. На этом уровне развития Эго хотя и является «инстанцией выбора», но выбор этот предопределен его воспитанием и обучением. Это именно функция, хотя и специфически-человеческая, иная, нежели функционирование условных рефлексов, инстинктов и прочих принадлежностей чисто биологического мира.

Складываясь под действием многоразличных сил, действующих в ребенке и вокруг него, Эго оказывается их равнодействующей и реализует эту «точку равновесия». В одном случае ребенка заставили съесть манную кашу, когда ему не хотелось, и он запомнил (ему запомнилось?), что сопротивление бесполезно, а манная каша на всю жизнь осталась для него тошнотворным символом безжалостного насилия. В другом случае ему удалось отстоять себя, отказавшись оторваться от интересного занятия и ложиться спать, и он узнал, что реальное увлечение может быть сильнее внешнего давления. В три года (время, как говорят специалисты, кризиса непослушания) ребенок, забившись под диван, кричит: «Докажу свою самостоятельность, не вылезу из-под дивана», — и, если нарушено прохождение последующих этапов взросления, продолжает сидеть под символическим диваном и в двадцать пять (если не повезло пройти психотерапию). Содержание Эго разворачивается, охватывая те области мира, в которых человеку повезло (или не повезло) стать аккультурированным, то есть быть подвергнутым обучению и воспитанию.

(5) Но параллельно может происходить и развитие структуры самого Эго. Отметим две линии, которые могут вести к такому развитию. Первая связана с рассогласованием суггестий, как у Чуковского («От двух до пяти»): «Мне сама мама сказала» — «А мне сам папа сказал», — с заключительным доводом, что «папа самее мамы». Возникает — и, разумеется, интериоризуется, — иерархия послушаний, то есть, в конечном итоге иерархия внутренней власти-и-подчинения, которая по своей сути есть воля, хотя еще и не «свободная», потому что выбор по-прежнему до некоторой степени случаен, то есть определен условиями равнодействия различных сил.

Вторая линия развития структуры Эго — это столкновение с другими Эго, располагающими другими возможностями и выбирающими иначе. Почему маме или папе, или Маше с четвертого этажа можно то, чего нельзя мне? Почему от меня требуют того, чего не требуют от Пети из соседнего подъезда? Вопросы такого типа (в случае психотерапевтического использования как приема — даже и в весьма почтенном возрасте) расшатывают самоочевидность функционирования Эго.

В ответ на эти вопросы появляются — по содержанию — вроде бы всего лишь новые контр-контр-суггестивные доводы: мама — «большая», Маша с четвертого этажа — девочка (а ты — мальчик, мальчикам нельзя капризничать), Петя еще совсем маленький и т.д. Но важно здесь не содержание, а тот факт, что структура усложнилась: обосновывается не предлагаемое поведение, а само основание выбора. Становится возможным выбирать себя (ср. Ответственность и структура Эго): например, выбирать из двух возможностей: «Я тоже уже большой» или «Я тоже еще маленький», причем рано или поздно становится понятно, что выбрать придется что-то одно.

Каждый выбор такого рода, если он не вполне случаен, может стать своего рода поступком (см. Поступок). И далее: «Посеешь поступок — пожнешь привычку, посеешь привычку — пожнешь характер, посеешь характер — пожнешь судьбу». Уровни бытия, очерченные этой пословицей, характеризуют фактически меру выбора, доступного субъекту, и тем самым — сложность, развитость структуры его психики. Человек, способный психотехнически работать с привычками, имеет более развитое, структурно-сложное Эго, нежели тот, для кого «он сам» и есть его привычки. Человек, способный выбирать свое поведение, собственный характер, тем более судьбу, — это уже Личность (личностями, как принято говорить, не рождаются, да и становятся немногие).

Выбор, в котором человек не следует освоенным его структурами Эго и Самости нормам, а вынужден делать что-то иное, можно назвать экзистенциальным выбором. Но об этом — в другом тексте (см. Личность в ситуации экзистенциального выбора).

Глава 4. Личность, воля, понимание