(1) Практическое введение в тему
Если вопрос о подлинности или не-подлинности своих представлений и жизненного стиля представляется человеку значимым, можно начать с того, чтобы отнестись к нему практически, то есть реально попробовать отделять в себе «свое» от «чужого». Можно находить для этого различные методы и техники (см. Работа с интроектами), но для начала полезно опереться на собственные ощущения, на свой, так сказать, вкус. Наверное, у каждого человека есть какой-то «вкус», какое-то различение в себе «своего собственного» и «несобственного» — того, что делается, переживается, думается по привычке, из страха и т.п. Каждый желающий может найти для себя несколько определенных, ярких примеров. Дальше можно набрать таких примеров как можно больше, начать «калиброваться» (более «свое», менее «свое», ближе/дальше, намного ближе/немного ближе, и т.п.), присматриваться, прислушиваться.
Нет и не может быть никаких внешних «критериев» подлинности, это может определяться только очень специфическим внутренним «чувством». А это внутреннее чувство может, конечно же, обманывать, и поначалу будет обманывать, так что сортировку придется производить снова и снова, сплавляя свое ядро в удовлетворяющее самого себя единство, то, что, например, Боуэн называл «твердым Я» (см. Дифференциация Я по Боуэну).
Специфический, но очень важный случай различения подлинности и неподлинности, — это когда человек полагает, что его заставляют делать (или думать, или чувствовать) нечто. Когда ему, например, приходится много работать, чтоб прокормить семью, причем ни его работа, ни эта семья ему как бы вовсе не нужны (есть такая история про молодого человека, который считал «своими» лишь четверть часа, когда он утром вставал раньше всех и один, в тишине и покое, выпивал свою чашечку кофе). Шаг к возвращению в подлинность здесь состоит в том, чтобы честно признать ситуацию и четко рассмотреть, за что на самом деле человек платит. Пусть это будет страх, или вина, или долг. Если он осознает, что он «оплачивает», это оплачиваемое на данный момент и будет его до-некоторой-степени-подлинным. А дальше уж он решит, действительно ли ему необходимо это оплачивать или он может это как-то изменить.
Надежда состоит в том, что, будучи не чуждым социуму, с которым он «вынужден» вступать во взаимоотношения, — потому что ему от этого социума что-то нужно, и социуму за это «нужное» надо чем-то платить, — так вот, будучи не чуждым этому социуму, человек может решать хотя бы некоторые из своих задач, одновременно вступая в адекватные взаимоотношения с социумом (см. Три отстройки-1: отстройка от социума).
Начав такую практическую работу, можно послушать и почитать, что думают об этом разные люди, которые с этой проблемой сталкивались не понаслышке.
(2) Два края, две границы
В нынешнем социуме человека с детства воспитывают преимущественно как социальную единицу, «члена общества». Вопрос о том, быть ли человеку «самобытной личностью», если и встает, то значительно позже. По Эрику Эриксону, возможное начало становления личностью относится к периоду юности, когда просыпается возможность индивидуализации, но будут ли реализовываться юношеские «мечтания», или юноша и девушка будут жить «как все», — это, как правило, решается еще позже.
Социум, в рамках которого происходит воспроизводство людей, занят по сути воспроизводством не людей, а самого себя. Люди для него — функциональные «клетки», и их развитие нужно ему лишь в той степени, в какой они функциональны. Если человек хочет развиваться, он сталкивается с тем, что это не нужно социуму, он будет делать это на свой страх и риск и часто вопреки основным социальным трендам.
«Основная биологическая тенденция любого организма, — пишет известный психолог, блестящий теоретик и практик так называемой bodywork Моше Фельденкрайз, — это развитие своих возможностей в наибольшей степени. Между тем, современное общество довольствуется минимальным развитием индивида. Фундаментальное развитие его способностей прекращается в раннем отрочестве, поскольку общество требует, чтобы молодое поколение как можно скорее превращалось в полезных членов общества... собственно же развитие продолжается лишь в исключительно редких случаях. Только необычный человек будет продолжать совершенствовать образ себя, реализуя свои потенциальные способности...».
Впрочем, приведенное — характерно гуманистическое — сетование имеет как теоретически, так и практически слабые места. Теоретическая слабость его в том, что в биологии организм как таковой не является ни единственной, ни даже центральной единицей. Особь — всего лишь экземплификация вида, а с другой стороны, — член ансамбля особей, формирующих «актуальный срез» экосистемы. И то, и другое ограничивает особь в разворачивании ее «потенциала», который нужен скорее как богатство генофонда, дающее возможность виду выживать в изменяющихся условиях, чем как настоятельность реализации. Так что биологически тенденция единичного организма к развитию закономерно ограничивается указанными объемлющими структурами.
Что касается человека, то аналогичные ограничения, — а, с другой стороны, требования, — накладываются на него его исторической ситуацией. По большому счету только тот достоин права реализовывать свои способности, кто ставит их на службу соответствующим объемлющим структурам. Речь здесь, конечно, идет не о конкретных социальных структурах, в наше время весьма убогих, однако же стремящихся поставить человека себе на службу. Каковы эти структуры, кому/чему служить, — вот реальный вопрос для человека, поставившего перед собой задачу индивидуализации (см. Другая точка опоры).
Дело в том, что «человек сам по себе», каким мы его знаем, даже в своем развитии удручающе не интересен. Критика гуманизма с этой точки зрения достаточно полно реализована, например, Хайдеггером. Фельденкрайз определенно сочувствует человеку, которого заставляют слишком рано становиться полезным членом общества, так что его «образование после раннего отрочества фактически ограничивается приобретением практических и профессиональных знаний и умений». Но, с другой стороны, как смешно и нелепо выглядит великовозрастный муж — отец семейства, который, вместо заботы о содержании этого семейства, бодро «поет на гитаре», теша свои эксгибиционистские наклонности! Однако же не менее грустно и нелепо выглядит стареющий и более или менее преуспевающий юрист, ненавидящий свою работу и иногда горько вспоминающий, что когда-то хотел быть музыкантом...
Задача, следовательно, состоит в том, чтобы найти ту меру индивидуализации, которая не превращает «нормального обывателя» (то есть просто хорошего человека) в вечного социально-безответственного юнца, но и не делает его функциональным колесиком переживающего свой «цивилизационный крах» социума.
(3) «Личность» и «ложная личность» почти по Успенскому
Петр Демьянович Успенский, ученик и последователь Георгия Ивановича Гурджиева, в своей книге «В поисках чудесного» сделал попытку систематического изложения «учения».
Интересующая нас тема описывается у него в понятиях «сущности», «личности» и «ложной личности». Достичь полной понятийной ясности в этом вопросе Петру Демьяновичу не удалось, поэтому я позволю себе додумывать этот материал дальше, доопределяя и даже несколько переопределяя термины.
Возьмем в качестве примера модное в московских кругах обучение тайцзи. В хорошем случае ученик органично, своей сущностью принимает «учение» и у него формируется (не ложная!) личность (фрагмент личности), прекрасно выполняющая, например, так называемую «форму». Речь должна идти именно о личности, потому что бессмысленно предполагать, что в человеке заложена, как его сущность, такая сложная последовательность достаточно причудливых действий, как «форма» тайцзи.
В другом (более, к сожалению, обычном) случае ученик, как говорят, «формально» осваивает ту же «форму», у него формируется фрагмент ложной личности, он «по заказу» (социальному, в том или ином виде) выполняет эту форму, насилуя свою сущность, которая от этого ничего не имеет для себя, а лишь предоставляет свои энергии для социального «перформанса».
То же самое можно увидеть на примере обучения фортепианной игре. Если девочка для бабушки ходит в музыкальную школу и для учительницы выучила сонату Моцарта и отбарабанила ее на зачете, — она создала в себе фрагмент ложной личности. Ей самой это совершенно не нужно и не интересно, разве что ее волнует, какую отметку ей поставят и будет ли бабушка ею довольна.
Если же способный ученик хорошего педагога развился до того, что может осмысленно сыграть ту же сонату Моцарта, — он создал фрагмент не ложной личности, который позволит его сущности проявить-ся (проявить себя) в определенной социокультурной ситуации, например, на серьезном концерте, где он уже не показывает «себя» и «свои успехи», а реально участвует в процессе культурной жизни. Сущность артиста в таком случае проявит себя через его личность, владеющую определенным фрагментом культуры.
«Сущность», по Гурджиеву, — это то, с чем человек рождается. Говоря на психологическом языке, это — так называемые «задатки». Как задатки разовьются в навыки, умения, затем в способности, зависит от того, с каким культурным материалом будет человек работать. Будучи одаренным двигательным типом, он может стать мастером тайцзи, великим футболистом или прекрасным матросом, — да и мало ли еще кем. Это в «сущности» не записано.
Но вот если душа его лежит к выращиванию цветов, а он вынуждает себя чертить планы доменных печей, — тут возникает несоответствие, и с трудом вырабатываемые навыки «не ложатся» в собственную личность, а остаются разрозненными фрагментами личности «ложной».
Будучи не интересным сам по себе, человек может быть интересен тем, как, в рамках тех или иных развитых различными культурами средств, он проявляет в себе то Высшее, в ориентированности на которое посредством «истинной личности» формируется его Индивидуальность.