(Это один из текстов, имеющих довольно сложное теоретическое содержание. Если читатель сочтет, что разобраться в этом тексте ему нужно, это потребует многократного чтения и проработки.)
(1) Советская академическая психология не приняла, в отличие от академической психологии остального мира, концепцию гештальта и вместо этого разработала, опираясь на идеи Л.С.Выготского, концепцию предмета — предметного действия, предметного мышления и т.д. И была права, потому что при этом удалось создать ряд понятий, которые в других парадигмах прорисовываются гораздо слабее, часто неуклюже и запутанно.
Концепция гештальта разрабатывалась преимущественно в области психологии восприятия и сохраняет следы этого подхода. Попытки описывать действие в рамках понятийного аппарата гештальтпсихологии выглядят чрезвычайно неловко. Невозможно действовать с фигурой: она при этом просто разрушится. Действовать можно только с предметом действия, который должен при этом как-то отвечать этому действию: уступать, сопротивляться, изменяться в соответствии с действием и пр. Предмет действия — это то, с чем что-то можно делать. Гештальтом можно, с этой точки зрения, назвать восприятие предмета — то, как предмет выступает на первой фазе целостного акта жизнедеятельности. Гештальт предполагает синтез многообразных элементов восприятия в некоторое определенное единство — синтез, достигаемый в результате «ага-эффекта». «Ага-эффект» — это «прозрение» за переплетением воспринимаемых элементов того самого предмета, с которым можно и нужно будет действовать.
Фигура наделена катексисом — отображением в восприятии того, чего нужно или хочется человеку. Катексис фактически является предвосхищением того, что человек будет переживать на фазе консуммации, когда предмет станет доступен непосредственному контакту и ассимиляции. Теперь, исходя из представления о целостности акта жизнедеятельности, нужно добавить, что в формируемом на фазе восприятия гештальте должна быть отображена также и фаза действования. Если катексис — это то, чем фигура интересна, то сама фигура, в ее воспринимаемой реальности, предстает прежде всего своей предметностью — тем, что с ней можно делать и как желаемое можно получить.
Таким образом, фигурой для кёлеровской обезьяны оказывается не просто банан, но «банан, висящий так высоко, что до него не допрыгнешь». А поскольку это фигура не удовлетворяющая, фрустрирующая обезьяну, то начинается поиск более удовлетворяющего гештальта («мышление»), и в состав фигуры включаются находящиеся в поле зрения палка и/или ящик. Таким образом, фигурой, которая организует дальнейшее поведение обезьяны, становится теперь «висящий высоко на дереве банан и палка, с помощью которой его можно достать».
Полезно уточнить также понятие фона. Фон, входящий в восприятие данного гештальта, — это все то, что, так или иначе, с большей или меньшей степенью опосредованности, имеет отношение к делу. Ближайшим образом имеют отношение к делу ветка, на которой висит банан, неровности почвы, на которой нужно будет стоять обезьяне, орудуя палкой, и пр. Следующий уровень опосредования — дерево, которому принадлежит ветка, и т.д. и т.п. То, что вообще не имеет отношения к интересу и действию (например, присутствие примелькавшегося экспериментатора), в данный гештальт не входит, не будучи даже фоном.
Необходимо также помнить, что для человека ситуация всегда включает не только актуальные, но и виртуальные аспекты, «вызванные» из виртуального мира его культуры данным частным поводом. Фон данной фигуры для человека обязательно включает актуализированные в той или иной степени представления и понятия, связанные с содержанием фигуры — фреймы (см. Фрейм как контекст понимания).
(2) Цели и действия человека, как правило, сложны и многопредметны. Чтобы строить Домский собор, нужно таскать камни, смешивать цемент, зарабатывать и тратить деньги и многое другое. Связи опосредования, приводящие, в конце концов, к желаемой цели, иногда понятны самому человеку, а иногда нет. В ситуации отчуждения они могут задаваться другими людьми или социокультурными институтами.
«Нормальное» состояние психики в отличие от интроекции определяется тем, что все звенья и переходы в этой сложной цепочке либо (1) человеку ясны или представляются ясными (предметная истинность его представлений выходит за рамки психотехники), либо (2) он ясно видит разрывы в цепочке и делает их предметом рассмотрения, исследования или экспериментирования. Это и есть гомогенизация.
Маша, дочка слесаря Вани Иванова из поселка городского типа Васюки, искренне любит своих родителей и старается сделать все от нее зависящее, чтобы они были ею довольны. А папа и мама, естественно, хотят, чтобы она хорошо училась. И вот Маша сидит за столом и, делая домашнее задание, разбирается в формуле косинуса суммы. Сама по себе тригонометрия Маше вряд ли когда-нибудь понадобится (во всяком случае, сейчас она так думает, хотя жизнь по-всякому может повернуться). Математическое мышление, которое старается развивать в учащихся Марь Ванна, Машу тоже мало привлекает. Она мечтает стать актрисой (или, на худой конец, фигуристкой), а «здесь и теперь» ее больше всего интересует, что сейчас делает ее одноклассник Петя. Но она — хорошая девочка и хорошая дочка, и уроки, в том числе тригонометрию, учит честно.
Предметность ее разорвана по содержанию: при всем желании она не смогла бы понять, зачем маме ее знание тригонометрии. Но она про это и не задумывается — на то есть «большой Жираф», которому видней. Вместе с тем, Машина предметность вполне когерентна (связна) по сути. Чтобы мама была довольна, ей нужно всего лишь разобраться в том, в чем она разобраться вполне может (умом Бог не обидел) и завтра бойко ответить Марь Ванне теорему. Так она и поступает. Пока она не задумывается о смысле жизни (а задумается, так ей пригрозят отвести в поликлинику к психоневрологу), у нее нет никаких поводов для замешательства.
А вот Пете не повезло. Он проболел месяц и теперь никак не может понять эти самые косинусы. Вчера получил очередную двойку за контрольную, и Марь Ванна сказала: «Петя, ты же был хорошим мальчиком. Нужно стараться!». Петя и рад бы «постараться» (он, как и Маша, любит своих родителей, ему неприятно их огорчать, и Марь Ванна тоже ему симпатична). Он с тоской берется за учебник, открывает его то на сегодняшнем задании, то на позавчерашнем и — ничего не понимает. Что значит «стараться»? Объясните Пете, ради Бога!
С житейской точки зрения можно предположить, что если его хватит на то, чтобы спрятать подростковую гордость и обратиться к Маше, а Маше хватит ума и терпения разобраться, чего именно Петя не понимает, и объяснить ему это, — все войдет в норму. С точки зрения нашего теоретического описания это значит, что навязываемый Пете интроект «стараться» может быть «разгрызен» как дополнительное предметное звено цепочки, ведущей к цели: обратиться за помощью к тому, кто может и захочет оказать эту помощь. Тогда цепочка опосредований замкнется, и Петя будет радовать своих родителей не меньше, чем Маша. А, может быть, потом ему понравится сама тригонометрия, «математическое мышление» вовлечет его в свой круг, и через тридцать-сорок лет появится новый российский академик (академики любят происходить из Васюков).
Таким образом, к определенной цели может вести цепочка опосредований, причем, как правило, не одна: не слишком высоко висящий банан можно достать с помощью палки или ящика. С другой стороны, каждое звено такой цепочки может служить не только одной цели. Действительно, строя Домский собор, можно зарабатывать деньги для семьи, добиваться более высокого социального статуса, пребывать в хорошей компании и др. Помогая Пете по тригонометрии, можно завязать дружбу, выходящую далеко за пределы школьной математики, получить защиту от громилы Васи, который давно пристает к Маше, и пр.
(3) Нарисованную выше картинку можно считать фрагментом виртуальной ткани предметного мира. У обезьяны (даже той, которая обучалась в опытах Кёлера) эта ткань сравнительно проста, поскольку фиксируется лишь в пределах индивидуального опыта. У людей такого рода опыт кумулируется и передается в системах культуры — в языке, предметной деятельности, особенностях окружающего предметного мира как «второй природы» и пр.
Собственно говоря, у человека как «общественного существа» отношение между индивидуальным опытом и культурой как огромным резервуаром опыта многих поколений переворачивается. Перефразируя известное изречение: человеком можно стать, только приобщившись в том или ином объеме к этому зафиксированному в культуре опыту.
Чтобы не осложнять текст цитатами из Л.С.Выготского, предоставим слово более популярному и легко читаемому Карлосу Кастанеде: «Любой, кто входит в контакт с ребенком, является учителем, непрерывно описывая ему мир, до тех пор, пока ребенок не начнет воспринимать его так, как он описан.... С этого момента ребенок становится членом (данной социокультурной общности — М.П.). Он знает описание мира, и его членство становится полным, когда он приобретает способность давать своему восприятию должную интерпретацию, удостоверяющую это описание».
Впрочем, индеец Дон Хуан, посвящающий университетского студента в основы культур-антропологического релятивизма (наверное, готовясь к встрече с Карлосом, он внимательно перечитал Грегори Бейтсона и Толкотта Парсонса), несколько преувеличивает способность формируемого таким образом виртуального мира к самоподтверждению. Если навязываемые культурой описания слишком сильно расходятся с реальностью, то действия людей перестают быть эффективными, и культуре это грозит вымиранием. Выживает только такая культура, описание мира в которой подтверждается действиями с этим миром, то есть практикой.
Это — еще один смысл понятия предметности: соответствуя принятым в данной социокультурной общности людей формам деятельности с фрагментами мира, она является той «границей» или «гранью», где культура соприкасается с реальностью-как-таковой.
(4) Однако здесь необходимы некоторые оговорки. Поскольку мы занимаемся не философской гносеологией, а психотехнической теорией интроекции как невротического механизма, речь здесь идет не о том, что предметность должна быть «правильной» — это не вопрос психологии. Речь идет о том, что человек должен ее, эту предметность, иметь. А интроект — это такое представление, которое не дает возможности даже начать действие, потому что непонятно, что и с чем нужно делать.
Во-вторых, речь не обязательно должна идти о «материальном» действии. Например, «молочные реки с кисельными берегами» — это вполне предметное представление в своем роде, если понимать, что это не то, что вы можете искать (в надежде найти) в ближайшем лесопарке, а то, о чем можно мечтать в духе современных юнгианцев.
«Мечтание» — правильное действие относительно этой своеобразной предметности.
В ситуации, когда значительная часть людей занята освоением и усвоением различных «знаний», было бы непрактичным объявлять это занятие «интроецированием». Да оно и не является таковым по сути дела. «Карту» отличает от «территории» не материальная воплощенность. Существуют различные «роды» предметности, и каждый род требует своего особого обращения. «Учебный предмет», — специфический полуфабрикат, вокруг которого вращается жизнь «людей нашего круга», — это тоже специфический предмет, со своими законами жизни и преобразования.
(5) Таким образом, понятие предметности, указывающее на психическую норму, отклонением от которой является невротический механизм интроекции, представляет собой широкий синтез многообразных элементов.
— 1) Ближайшим образом, это основание синтеза элементов восприятия (посредством «ага-эффекта») в едином гештальте, являющемся «прозрением» того предмета, с которым можно будет действовать, чтобы получить желаемое удовлетворение.
— 2) Действование для человека определено социокультурными схемами деятельности с предметным миром второй природы, которые вменяются ему в обучении-образовании.
— 2а) Впрочем, эта культурно-детерминированная деятельность граничит с реальностью-как-таковой, «первой природой», и может расходиться с нею лишь в определенных, не грозящих культуре гибелью, пределах.
— 3) Культурно-детерминированная деятельность лишь тогда становится жизнедеятельностью человека, когда виртуальный предметный мир культуры авторизован, превращен в личный мир человека. Практически это происходит в ситуациях экзистенциального выбора (см. Личность в ситуации экзистенциального выбора), который требует от проявляющейся в ней предметности полного и целостного удовлетворения жизненных притязаний Личности.