(1) В соответствии с метафорой Перлза (см. Общее представление об интроекции), психотехника обхождения с интроектами состоит в том, чтобы их либо выплевывать, либо разжевывать. Мы либо на самом деле разбираемся, как обстоит дело по тому или иному поводу, либо выкидываем это из головы, позволяя себе ничего про это не знать.
Чтобы разбираться с интроектом, ассимилировать его, нужно сначала его диссимилировать: разжевать «кусок», посмотреть, как это устроено, чтобы иметь возможность по-своему воспроизвести это устройство.
Вот пример интроекта, рассматривая который можно увидеть, что значит разжевать и ассимилировать заключенное в нем содержание.
Некий автор утверждает, что таблица умножения живет в нас как набор «постсуггестивных внушений». Сказали нам: «Шестью восемь — сорок восемь», — мы запомнили, и дальше это происходит «на автомате»: нам скажут «шестью восемь», мы — бац! — «сорок восемь». Действительно, есть возможность иметь таблицу умножения в себе в таком виде. Но совершенно иным будет такое знание таблицы умножения, когда человек понимает, что такое умножение.
Как сейчас помню, какое впечатление я получил в детстве, когда выписал шесть раз по восемь, сложил столбиком, а потом выписал восемь раз по шесть, и тоже сложил столбиком, и в обоих случаях получил одно и то же число. Когда я это сделал, для меня выражение «шестью восемь — сорок восемь» приобрело совершенно другой смысл. Я это ассимилировал, я могу в любой момент вернуться, развернуть всю процедуру; мне понятно, что это такое. Я, конечно, не делаю это каждый раз, но я знаю, что я могу это сделать. И когда я теперь считаю на калькуляторе, эти действия мне понятны, и полученный результат для меня — это не неизвестно откуда выскочивший «чертик», а сокращение того, что я сам реально умею делать.
Гуляя в большей части нашей жизни не по местности, а по разным картам, мы можем, тем не менее, ассимилировать, прожевывать сведения, получаемые из этих карт настолько, насколько это нам нужно. Этим, как известно, однажды занялся Кнехт из «Игры в бисер» Гессе, задумав пройти в предметных действительностях одну абстрактную партию своей игры.
(2) Но здесь перед нами возникает практический вопрос. Рассматривая собственные интроекты, мы, скорее всего, обнаружим, что таковыми оказывается подавляющая часть нашего умственного багажа. Мы все, например, знаем, что Земля вроде бы вращается вокруг Солнца. Я даже помню, что когда-то что-то такое говорили о том, как Галилей это доказывал и как в этом самому убедиться... но как именно, я уже не помню. Всех земных воплощений не хватит на то, чтобы перепроверить все сведения, которые есть у среднего интеллигентного человека. Поэтому нужны какие-то путеводные нити, какие-то принципы, чтобы не скатиться в невротический перфекционизм, не начать реализовывать интроект, что-де «все надо знать на самом деле».
Первым делом необходимо дать себе право многого действительно не знать. Прежде всего стоит посмотреть, что в (твоей) жизни действительно важно, а что нет. Массу сведений мы принимаем как сами собой разумеющиеся, живем с ними, как с фоном. Земля — шар (а может быть, потом объяснят, что она вовсе и не шар, а геоид, хитрая такая геометрическая форма), Солнце — звезда, Ельцин — демократ. Но на самом деле я про это ничего не знаю, — ни про Солнце, ни про Ельцина.
Спрашивают: «Что ты думаешь о Модильяни?», — а я вроде интеллигентный человек, в гостях у маминых друзей, и вдруг я им скажу, что ничего не думаю о Модильяни. Зачем мне их огорчать? И я постараюсь «отмазаться» чем-нибудь благозвучным. Но это — внешняя политика; важно, чтобы сам для себя я не почувствовал укора совести: сам себе я должен дать разрешение про это не знать.
Примерно 90 процентов среды, в которой мы живем и с которой считаем себя обязанными взаимодействовать, для нас реально не значимы. И чтобы действительно начать работу с интроектами, надо дать себе разрешение на это, отпустить себя: не знаю и не знаю... Не знаю я, из чего состоит Солнце, чем хорош Модильяни, и много чего еще не знаю…
(3) Вернемся к примеру с двумя портретами — «жена и теща» (см. Общее представление об интроекции). Не так уж важно, что их два на одном рисунке. Можно представить дело и так, как на картинках, которые когда-то составляли непременную принадлежность журнала «Наука и жизнь» — переплетение линий, и в нем нужно найти фигуру. Главное, что это переплетение очерчено рамкой, и фигуру нужно найти внутри этой рамки. Новое платье нужно увидеть на короле, а что все придворные в новых (реальных) платьях — это всего лишь фон события.
Для нашего «испытуемого» экзистенциальная ситуация состоит в том, что он говорит, будто видит некую фигуру, и пускается в разговоры о ней, а сам не видит. Он боится разоблачения, то есть в каком-то смысле фигура для него есть, — фигура же всегда есть, когда есть хоть какой-нибудь интерес, — только иногда ее еще нужно суметь увидеть, причем, может быть, не там, куда указывает интроект.
Что же для него фигура? Можно сказать, что фигура должна оформить противоречие, возникающее из-за того, что он не видит фигуры, которую, — по принятым им условиям коммуникации, — должен в этом месте видеть. Оформляться реальная фигура начнет для него так или иначе в зависимости от того, как он будет осознавать создавшуюся ситуацию.
— 1) Он может «отмотать назад» и сознаться, что соврал, а на самом деле фигуры не видит. В этом случае фигурой станет ложь, в которой нужно признаться; как только это будет сделано, проблема решится. Хотя это может быть трудно сделать, потому что на таких сложных конструкциях из лжи нередко построен весь образ жизни.
— 2) Он может надеяться увидеть портрет, о котором идет речь. Гештальтпсихологи называют это «ага-эффектом»: не было фигуры, а потом вдруг — «ага! вот она!». Впрочем, увидеть портрет для нашего «испытуемого» тем труднее, чем больше он выдумывает «турусов» по поводу невидимой для него фигуры. Фактически он формирует другую фигуру — «невидимый портрет», о котором можно так говорить, чтобы не попасться, — и наделяет эту фигуру определенными свойствами (хотя бы в своем воображении), возможно сильно отличающимися от того, что он увидел бы, если бы произошел «ага-эффект». Если эта другая фигура будет им осознана, как таковая, интроекция перейдет в «нормальную» (с психологической точки зрения) внешнюю политику, вариант «Штирлиц в тылу врага».
— 3) Он может, наконец, захотеть выйти из коммуникации. В таком случае фигурой становится сама опасная для него коммуникация, и он решает, что кажется ему более дискомфортным — возможная «потеря лица» при разоблачении (которого, может быть, удастся избежать) или такая же «потеря лица» (хотя бы перед собой), которой может быть чревато бегство.
Все три «продолжения» (и другие возможности) начинаются с одного и того же «хода»: с признания, что там, где предполагалась фигура, «испытуемый» ее на самом деле не видит.
(4) В части, которая остается и где мы действительно собираемся работать, тоже не все доступно проверке, не все доступно расчленению. Здесь может помочь еще один прием, который дает возможность ассимилировать интроект в условиях, когда реальное знание предмета вроде бы невозможно. Этот прием связан с понятием «ранга», которое предложил Владимир Лефевр.
Речь идет о схематическом представлении фразы «я знаю, что он знает». Первый ранг — это мое представление о том, как обстоит дело, отображение некоей реальности в моем сознании. Чье-то представление о том, что у меня есть в сознании (не включающее представление о том, что есть в исходной реальности «на самом деле»), — это второй ранг: «он знает, что я знаю то-то и то-то». Третий ранг — это чье-то (или опять мое) знание о том, что он знает, что я знаю и т.д. Здесь возможны игры на двоих с соответствующим накручиванием рангов, возможны игры на троих и больше…
К нашей теме это имеет вот какое отношение. Учился в институте в советское время мальчик из адвентистов; мощная была организация, не могли мальчика выгнать. Выгнать не могли, но могли заставить сдавать экзамены по «общественно-политическим дисциплинам». И вот приходит мальчик сдавать философию марксизма, берет билет и чешет: «Энгельс по этому поводу говорит то-то, Ленин по этому поводу говорит то-то и то-то...». Преподаватель пытается у него выудить, что он сам думает по этому поводу, а он в ответ: «Извините, я вам сдаю экзамен по предмету» — и все. По тем поводам, по которым он сдает этот экзамен, ему вообще думать не надо, он и не думает; но знает, что по этому поводу думает Энгельс.
У Платона есть замечательное рассуждение о мнении и знании. Он говорит, что, когда я знаю дорогу в такую-то деревню, то есть когда я там ходил, у меня не может быть мнения по этому поводу: я просто знаю, как туда пройти. А вот когда я не знаю дороги, я собираю мнения, и составляю «собственное мнение», которое может быть правильным или неправильным. Мне рассказывают, как пройти; тот, кто рассказал, мог сам знать, а мог и не знать, ему мог сказать кто-то другой, причем при передаче всего этого кто-то что-то мог перепутать.
Когда я имею мнение, но знаю, что это мнение, и знаю, от кого я его получил, — я проставляю соответствующий ранг, и тем самым очищаю себя от интроекта.
(5) Содержания, которые мы сочли действительно подлежащими проработке, можно разделить на два класса. Один класс — это темы, которые для человека важны, но он про них мало знает. Что-то типа вопросов, что такое любовь, что такое профессия, как воспитывать детей, и т.п. А другой класс содержаний, требующих проработки, это когда есть какие-то достаточно дурацкие формулы, и эти формулы как-то на нас давят. Что-то вроде утверждений, что «детей нужно рожать до 25 лет», или «любить можно только одного», или «после 40 лет любовь невозможна». Во втором случае нужно воспользоваться техниками распредмечивания и перепредмечивания. Это значит, что понятия, в которых формулируется интроект, должны стать темой, должны подвергнуться обсуждению. В двух смыслах: во-первых, что это понятие значит вообще, а во-вторых, что оно значит для меня. Почему в этом месте меня так «заедает»?
Отсюда начинаются две линии работы. Одна линия — прояснение для себя картины мира в данном конкретном фрагменте с помощью умных людей, хороших книжек и собственных размышлений. Другая — выяснение прагматики данного интроекта: кто и зачем мне это всучил и от кого и зачем я это взял.
Интроект невозможно просто выкинуть. Он отвечает на какой-то нужный вопрос, и чтобы избавиться от интроекта, нужно дать свой, исходящий из себя, удовлетворяющий себя ответ на этот вопрос. Если есть, допустим, интроект, что каждая женщина обязательно должна родить ребенка (а лучше трех), то, во-первых, можно заподозрить, что источником может быть государственная идеология, потому что государству нужны рабочие руки и пушечное мясо. А во-вторых, нужно выяснить, что я сама думаю по этому поводу. Действительно ли я думаю, что все женщины должны рожать, или я думаю, что это дело добровольное и совсем не всеобщее. И т.д. и т.п.
Действительно ли ты хочешь жить с этим человеком? Никогда в голову не приходило подумать: как же, мы уже 20 лет женаты, дети, то-се... А когда начинаешь думать, то есть диссимилировать, а потом ассимилировать, когда смотришь, что же там «на самом деле» есть, — многое может измениться.
Мы рассматривали работу с интроектом в ситуации, когда за ним стоит содержание, с которым как-то нужно иметь дело. Возможен и другой случай — когда интроект давит потому, что внушен Очень Авторитетной Фигурой или когда его динамическая сила связана с принадлежность к некоему сообществу. Эти случаи скорее принадлежат к невротическому механизму слияния, и там мы и будем их рассматривать (см. Слияние как имитация совместности).