Основной психотерапевтической техникой в нашей Мастерской является субличностный анализ, то есть выявление в каждом интрапсихическом конфликте тех субличностей, которые персонифицируют этот конфликт.
Освоить представление о разделенности субличностей внутри психики человека может помочь развитая Перлзом техника «пустого стула». Состоит она в том, что клиенту предлагается на пустой стул перед собой посадить воображаемого собеседника, которым может быть его мама («внутренняя мама», потому что реальная, возможно, давно покинула этот мир или, во всяком случае, стала совсем другим человеком), недовольный им «внутренний голос», мучающая его боль в ноге и т.д., и т.п. — в зависимости от изобретательности и интуиции терапевта. Затем организуется диалог между тем «я», которое сидит на первоначальном стуле, и посаженным на пустой стул «собеседником», причем роль этого собеседника исполняет, — пересаживаясь на пустой стул, — сам клиент.
Известно, что техника эта возникла под влиянием психодрамы Морено, которая произвела на Перлза большое впечатление. Различия, впрочем, очевидны. Решающим является то, что обе роли (или больше, если необходимо) исполняет сам клиент. Благодаря этому становится очевидным, что диалог ведут «части себя». Предполагается, что они наделены особым психологическим статусом: оказывается, что такая «часть» может говорить, думать, чувствовать, иметь свою точку зрения, отличную от точки зрения других «частей».
Перлз не одинок, придерживаясь лежащего за обсуждаемой техникой представления, что психика человека разделена. Само понятие субличности предложил Р.Ассаджоли. А основатель трансакционного анализа Эрик Берн описывает ситуацию следующим образом: «Наблюдения за спонтанной социальной деятельностью... обнаруживают, что время от времени разные аспекты поведения людей (позы, голос, точки зрения, разговорный словарь и т.п.) заметно меняются. Поведенческие изменения обычно сопровождаются эмоциональными. У каждого человека свой набор поведенческих схем соотносится с определенным состоянием его сознания. А с другим психическим состоянием, часто несовместимым с первым, бывает связан уже другой набор схем. Эти различия и изменения приводят нас к мысли о существовании различных эго-состояний.
На языке психологии эго-состояния можно описывать как систему чувств, определяя ее как набор согласованных поведенческих схем. По-видимому, каждый человек располагает определенным, чаще всего ограниченным репертуаром эго-состояний, которые суть не роли, а психологическая реальность».
Берн, разумеется, имеет в виду свою знаменитую триаду Р-В-Д, но приведенная цитата фиксирует интересующий нас психологический феномен обобщенно. Под берновское описание вполне подпадают и перлзовские «части», и ассаджолиевские «субличности» (мы предпочитаем пользоваться последним термином).
Рассмотрим несколько примеров, чтобы практически прочувствовать эту разделенность.
Скажем, типичным затруднением для многих клиентов является необходимость выполнить какую-то работу, при том, что выполнять ее не хочется. Студентка должна писать курсовую работу, но ей совершенно не хочется этого делать.
Долженствование всегда имеет коммуникативную структуру: кто-то должен кому-то (cр. Работа с обязанностями). Адресатом долженствования (тем, кому должны) может быть как внешний человек, так и собственная субличность: «Я должен сам себе», — говорит клиент. Впрочем, внешний адресат тоже нуждается во внутреннем «представительстве»: даже раба (в отличие от «зомби») нельзя просто «заставить», в необходимости быть исполнительным его приходится убеждать (кнутом и/или пряником). Таким образом, «исполнитель долженствования» оказывается разделенным на «собственно исполнителя» и «прораба» (он же надсмотрщик). В случае, если человек должен «сам себе», мы можем рассадить по отдельным стульям «самого» и «себя».
Как видно из рассматриваемой ситуации, отношения между ними далеко не просты. Чаще всего доводы, в соответствии с которыми человек должен нечто сделать, могут быть вполне понятны надсмотрщику, но совершенно непонятны исполнителю. А работать-то нужно последнему. Та субличность студентки, которая знает, что нужно писать курсовую работу, — это не та субличность, которая будет (если будет) реально ее писать. У той субличности, которая «должна», в голове отношения с однокурсником (или мамой, или деканатом), а вовсе не формы английского герундия, о которых нужно писать.
Для того, чтобы курсовая была или не была написана, то есть для того, чтобы выйти из состояния замешательства, нужно наладить между этими фигурами реальное взаимодействие.
Другой пример субличностного расклада. Подростку, ученику восьмого класса, хочется подарить розу замечательно красивой девочке Маше из параллельного класса, и это порождает одно представление о реальности со своей линией рассуждений. И одновременно в том же подростке есть другая субличность, вполне солидарная с компанией сорванцов, готовых улюлюкать и вопить «тили-тили-тесто», что, конечно же, создает другое представление о реальности и другую линию рассуждений. Подросток переживает при этом состояние, которое еще психоаналитики назвали «амбивалентным»: одна его субличность явно враждебно настроена по отношению к желаниям другой.
Еще один довольно распространенный пример. Когда человек уже совсем проснулся, пришел в свою дневную форму, он начинает думать, как хорошо было бы вставать пораньше, часов, допустим, в восемь, а не спать до десяти: как бы много можно было бы сделать. Но на следующий день, когда наступает этот момент, — восемь часов, — и звонит будильник, человек открывает полглаза и обнаруживает, что та субличность, которая сейчас решает, вставать или не вставать, относится к этому совершенно иным образом. У нее другая жизнь и другие доводы (ср. Метод круглого стола).
Эта ситуация часто отрабатывается в виде представления о «состояниях»: человек был сначала в одном «состоянии», а потом — в другом. Но можно сказать, что «состояния» — либо следствие, либо условие выхода на передний план той или иной субличности.
Бесполезно обсуждать, как «правильно» рассматривать эти примеры, — в категории состояний или в категории субличностей. Достаточно сказать, что, если рассматривать их в категории субличностей, то это ведет к определенной психотехнической практике: субличности можно посадить рядом, попросить их обсудить подвопросную тему, и тогда, может быть, у той субличности, которая говорит, что хорошо бы человеку вставать в семь часов утра (даже еще лучше, чем в восемь) поубавится энтузиазма, и она согласится, скажем, на девять, а у субличности, которой в момент пробуждения надо решать, встанет человек или поспит еще, поубавится негативизма.
Некоторые клиенты охотно усаживаются играть с терапевтом в эту игру и придумывают себе литературный сценарий. Вот, например, сидит клиентка и рассказывает: «А во мне еще есть такой танк, который на всех прет, прет, прет, а еще есть такой маленький зайчишка, который всех боится и так ушками прядает». Она фантазирует, и вроде даже то, о чем она рассказывает, к ней имеет какое-то отношение. Но никаких реальных субличностей нет. Почему? — Чтобы было кому реально сесть на свободные стулья, занять их, нужно, чтобы им было что сказать по своему делу. Если, к примеру, это «дубль», которого человек, как у Стругацких в «Понедельнике», послал за зарплатой, то этот «дубль» знает, по крайней мере, сколько денег человеку должны были выписать, и если выписали меньше, он искренне возмутится.
Чтобы быть реальной, субличность должна иметь свои интересы, и ей должно быть что сказать, в том числе в нештатных ситуациях (в которые поставит ее психотерапия).
С другой стороны, чтобы субличность могла проявиться, нужно организовать ту особую, психотехническую коммуникацию (как на бейсике), важным свойством которой является свободный интерес. Рассаживание субличностей по стульям («субличностный анализ») потому и оказывается эффективным психотерапевтическим действием, что в до-техническом состоянии они в человеке склеены, находятся в клинче, и между ними должен войти «рефери», разнять этот клинч, чтобы они могли начать взаимодействовать.
Пока они в клинче, они так друг друга держат, что вроде их и нет, а есть единый «кластер»: и хочется, и колется, и не знаю, что решить, и не делаю ничего.