Еще одно направление работы можно было бы назвать воспитанием субличностей.
Снова приведу личный пример. При каком-то раскладе я обнаруживаю в себе в качестве отдельной субличности четырехлетнего мальчика, имеющего совсем другой опыт, нежели мой собственный: по определенным причинам он в свои четыре-пять лет был отсечен от дальнейшего развития и сохранился во мне в таком виде, каким был в то время. Эта субличность владеет большим запасом энергии и многого другого, мне сейчас недоступного. Я ее (субличность) высаживаю на отдельный стул, начинаю с ней разговаривать... И обнаруживаю, что она, эта субличность, мне чрезвычайно не нравится. Я представляю себе, какая «она», эта субличность, то есть на самом деле «он» (желание пользоваться местоимением женского рода, отсылающим к абстракции субличности, а не мужского, указывающего на конкретного сорванца-мальчишку — яркое свидетельство «сопротивления») — шумный, противный мальчишка, который всем страшно мешает. Я даже могу вспомнить, что я таким был, и как я таким был. Я помню, как сначала под внешним давлением, а потом внутренне с этим согласившись, лишал эту субличность возможности «вести себя» (то есть «меня») таким образом. И дальше я понимаю, что «я» (теперешний «я») страшно не люблю таких людей — шумных, никого не замечающих, захватывающих пространство и требующих к себе внимания.
Кое-что я, конечно, могу от нее «отсечь»: путем дифференциации, путем выполнения функций другим образом. Но что-то, — а именно «она сама», этот мальчишка, — остается. И умом понимая, что ее, эту субличность, надо ассимилировать, я согласен это делать только «умыв и причесав», то есть «перевоспитав» этого мальчишку.
Первый шаг к воспитанию, — это то, что на нашем несколько стершемся жаргоне называется «принятием». Причем не пустое и формальное, которое совершенно неэффективно и никому не нужно, а то самое, что у Перлза называется «контактом». Я этой субличности прежде всего должен сказать, что признаю ее существование как части меня.
Но это признание означает нечто очень странное: я при этом должен признать, что та часть, с которой я раньше отождествлял «себя», — тоже всего лишь «часть», а не «весь я»! Такая штука, прямо скажем, дорого стоит, но вместе с тем и очень дорого оплачивается.
Обратите внимание на разницу между холодноватой, рациональной формулировкой: «У этой субличности находится значительная часть моих ресурсов» (и мне бы хотелось получить эти ресурсы, а ее саму выгнать куда подальше, чтобы территория нам, а местные жители — в резервацию), — и совсем другой формулировкой: «Я признаю, что ты, субличность, хоть ты мне и не нравишься, — часть меня». — И тем самым я признаю, что та часть, с которой я себя отождествляю, — тоже всего лишь «часть меня». Это значит что то, о чем я раньше думал, что это «я», — не совсем «я», а «я» — это то, что получится, когда и если мы договоримся (тонкое и хрупкое предощущение правдивости такого предположения является мотивационным ключом к возможности этой работы). Такое принятие дает мне шанс действительно вступить в разговор.
Тогда, кстати, может оказаться, что «противность» этой субличности не является ее естественным и необходимым состоянием, а вызывается какими-то ее реакциями на мое поведение относительно нее. Если, к примеру, она выставляет хамскую морду, это вполне может быть ответом на мое непризнание ее за человека.
Теперь, когда я ее принял, нужно вернуться к вопросу, в чем же может состоять ее, этой субличности, воспитание. Нужно здесь помнить, что «принятие» состоит в хотя бы относительном уравнивании в правах «меня» и «ее» (практически это уравнивание в правах, разумеется, очень относительно). Воспитание состоит в том, что я допускаю ее ко всему объему своего опыта, сохраняя за ней, субличностью, право своей оценки, своего проживания этого опыта, не такого, как «я» прожил этот опыт после того, как я ее выгнал, и будучи готовым пересмотреть «свои собственные» оценки.
Приведу еще один пример. У девушки в девятнадцать лет был бурный роман, который плохо закончился, с большим эмоциональным срывом. После этого она решила, что «больше никогда и ни за что», и стала строить себя как разумного, рационального человека, а «эмоциональную» часть загнала под лавку, чтобы помалкивала. Получился действительно очень разумный, интеллигентный человек, с которым приятно иметь дело, только живет она почему-то тускло и скучно, и вот еще «симптомчик», с которым она пришла — малейшее эмоциональное событие вызывает совершенно неадекватный поток слез. Ясно, что большая часть эмоциональности находится у той части, которая изгнана под лавку, и она, эта часть, лишенная реального опыта проживания различных ситуаций, импульсивна, неконтролируема, инфантильна — и прочее, что мы все так не любим в себе и в других.
Допустить эту часть до всего жизненного опыта — значит, что все то, что клиентка прожила после того, как загнала ее под лавку, надо пере-прожить заново, вместе с ней, с ее эмоциональностью. Посмотреть: «Как бы я, если бы я была она, реагировала на ту или иную ситуацию». На каждом значительном событии из прошлого можно сопоставлять «свои» и «ее» оценки. Съеденный таким образом пуд соли послужит хорошим основанием для интеграции.