Представления о социетальности, на которые мы опираемся, развиваются Т.Парсонсом и другими социологами в рамках описания происхождения и строения так называемых «современных» (modern) обществ, в которых дифференциация зашла столь далеко, что свойства личности, в частности, способность выбирать собственный путь и здраво судить об основах жизни, предполагаются за каждым «членом общества». Если когда-то в древности правом и способностью выбора наделялся один, главный представитель общества — египетский фараон или китайский император, который «работал личностью» за всю «Поднебесную», позже это была правящая элита (знать, старейшины и т.п.), затем — все более широкий круг людей (например, «благородные свободнорожденные» в греческом полисе), то в конце концов «все» стали «равны» (правда, как известно, некоторые все-таки «равнее» других), и все призваны судить и рядить обо всем.
Это не столько «привилегия» или «завоевание демократии», сколько жесткая реальность нашего «современного», «модерного» (или даже пост-модерного) общества. Эта реальность состоит в том, что культуры перемешиваются, социокультурные традиции, на которые в устойчивых традиционных обществах люди могли опираться, больше не обеспечивают «нормальности» даже элементарного социального поведения, например, рождения и воспитания детей. Человек остается один-на-один со своими проблемами посреди «открытого социума», так что «думать самому» ему просто приходится.
Впрочем, такое уже было даже на исторической памяти, это напоминает ситуацию Древнего Рима времен начала нашей эры (то есть конца прошлой эпохи, предыдущего «конца света»), когда в обстановке всеобщей растерянности массы людей, от гетер до императоров, метались из храма в храм, надоедая различным богам одним и тем же вопросом: «Что нам делать, как нам жить?».
Невротические механизмы, по Перлзу, — это одна из (многочисленных) форм фиксации психологического аспекта этой культурно-исторической ситуации. Опоры на самого себя (self-support) требуют от человека не идеологические фантазии human potential movement, а реальная жизнь современного общества.
Впрочем, жизнь осуществляет невиданную в традиционных обществах дифференциацию (как во времена «великого пахтанья океана», только теперь речь идет не о «материальном», а о социальном океане): люди, которые хотят жить как люди, вынуждены для этого очень сильно продвинуться в своем человеческом развитии; остальные, деградируя от народа к «населению» и дальше, рискуют, оставшись на обочине, затеряться в пучинах небытия. Кроме многочисленных катаклизмов и болезней, давно предсказанных и ныне воплощающихся, их ждут такие немыслимые раньше формы «подключения к небытию», как телесериалы и компьютерные игры.
Нормы поведения человеку «вменяются» вместе с социализацией или аккультурацией. Известный политический деятель, любивший иной раз пофилософствовать, утверждал, и не без оснований, что нельзя жить в обществе и быть свободным от общества. Он, к сожалению, имел в виду довольно широкие возможности манипуляции массами людей, которые этот тезис, по всей видимости, предоставляет. Но сам по себе тезис имеет и другой, более здравый смысл. Человеком можно стать, только социализируясь в том или ином обществе. И вместе с прочими культурными нормами — языком, предметностью и пр., «начинающему человеку» вменяются и социетальные нормы, то есть «расклад» социальных ролей, присущих данной культуре.
В добротной традиционной культуре человеку противопоставить этому нечего. Если мир изначально, всегда и по сути устроен, например, так, что лучшие куски мяса отдаются мужчинам, а женщины и дети подъедают объедки, что членов чужого племени нужно при каждой возможности убивать, а в некоторых специальных ситуациях — съедать, с этим вряд ли можно что-либо поделать.
К счастью, замкнутая и полностью воспроизводящаяся традиционная культура — абстракция, которая вряд ли когда-либо реально воплощалась. Всякая реальная культура неоднородна, а уж наше вавилонское столпотворение — и подавно. С самого начала «очеловечивания» младенца мама говорит одно, папа — другое, а бабушка — третье. Реально же с ребенком сидит няня, которая почти ничего не говорит, но делает четвертое или пятое. И это, как мы уже не раз описывали, создает для ребенка необходимость и возможность выбора.
Первый «шаг» механизма, характерного для современной культурной эмансипации индивида, — переход от норм семейной субкультуры, подчас весьма причудливых, к более общим культурным нормам, носителем и транслятором которых призвана быть школьная учительница. Как правило, оказывается, что учительница недостаточно компетентна, и такого рода «революции» повторяются при переходе из начальной школы в среднюю, из средней — в высшую. Один умный профессор говорил своим студентам: «Ваше реальное образование начнется, когда вы закончите институт». Он не добавлял — «начнется для тех, для кого начнется», — но умные догадывались.
Нормы существуют в социуме в разных «ипостасях». Наиболее простая — «то, что принято». С точки зрения предметности, это так называемая консенсусная реальность, то, как люди определенного круга общения представляют себе мир. Ей более или менее соответствует описание экзистенциала Das Man («люди» в переводе Бибихина) у Хайдеггера. Впрочем, будучи простой, эта форма оказывается и очень ненадежной. «Наш круг» всегда более или менее узок, и, сталкиваясь с более широкой реальностью, люди «нашего круга» рискуют попасть впросак. Великий русский классик зафиксировал это в бессмертном афоризме: «Дама, увидевши в зоологическом саду жирафа, воскликнула: „Не может быть!“».
Второй, собственно культурообразующей формой существования норм является специальное выделение в социуме функции нормировки. Здесь нормы формируются, хранятся и передаются новым поколениям специально выделенным отрядом людей, наделенных соответствующими обязанностями и правами. Работники «образования» являются типичными представителями этой функции.
Третьей формой существования нормы, выходящей в современном социуме на передний план, является то самое «тэхне», о котором у нас идет речь. В области науки это поиск Истины, в области «искусства» (в узком, новоевропейском смысле слова) — Красоты и Смысла, в области религии — реальной причастности Духу. В современном обществе психотехники ищут и формируют экзистенциально оправданные формы жизни людей. Люди тэхне за норму почитают не общепринятое и не просто нормативно фиксированное, а то, что удалось им лично прочувствовать в их служении поиску «реальности как таковой».
Все это касается, среди прочих аспектов культуры, и социетального плана. Если в обычной школе ученик — он и есть ученик, и на него можно и нужно кричать, заставлять его делать то или иное и пр., то уже Стругацкие описывают весьма неплохую образовательную утопию с совершенно иными отношениями между социальными единицами «учитель» и «ученик». Впрочем, и без всяких утопий социетальный хаос достиг такой степени, что неленивый психотехник имеет возможность строить свои социетальные отношения так, как ему нужно.
Основным приемом является здесь тематизация: превращение чего-то само собой разумеющегося в тему размышлений и практического варьирования (ср. Три отстройки-1: отстройка от социума). Тематизации могут способствовать различные жизненные ситуации («повезло человеку — выгнали с работы»), возможны и различные схемы систематического поиска тем для Работы.
Так или иначе, нечто становится темой размышлений и проработки, находятся альтернативы имеющемуся положению дел, и после этого делается возможным тот самый выбор, который превращает прозябание в экзистенцию, а Обусловленного Человека — в Личность.