Для начала — простые определения.
Человек, обладающий чувством собственного достоинства, более или менее соответствует в своем бытии тому, чем считает нужным быть, уважает себя за это и не парится (и не парит других) по этому поводу.
Человек, не соответствующий в своем бытии тому, чем считает нужным быть, в силу этого не уважает себя и вынужден всячески скрывать «себя» от людей, назойливо подсовывая им себя-не-настоящего, — хотя людям, как правило, нет до него никакого дела.
Как чувство собственного достоинства, так и чувство собственной важности относятся к сфере Бытия, в отличие от сферы Функционирования.
Это важно понять, потому что часто они выдают себя за аспекты оценки Функционирования. Если человек обнаруживает себя парящимся по поводу оценок — высоких оценок себя, низких оценок себя, — это не факт какой бы то ни было «действительности», то есть не факт того, как обстоит дело с его функционированием, а факт самосознания.
Типичный случай: человек начинает говорить, что он, мол, недостаточно профессионален, не заслуживает того и сего — но эта возня не имеет никакого отношения к тому, насколько человек может или не может функционировать в той или иной сфере. Запрос на оценку, не имеющую отношения к делу, фиксация на оценках, — это одна из практик чувства собственной важности. А человек, который практикует чувство собственного достоинства, такими вещами не заморачивается: он просто делает, что может, а чего не может — не делает.
У Кастанеды есть простой антидот чувству собственной важности — концепция безупречности. Достойный человек действует безупречно. Но человек не потому является достойным, что действует безупречно, а потому действует безупречно, что практикует чувство собственного достоинства.
Безупречность не требует высших баллов по всем возможным и невозможным предметам, зато она требует тщательно продуманной стратегии и тактики, более или менее охватывающих по крайней мере важнейшие, наиболее значимые сферы жизни. Безупречность попросту состоит в том, что человек реально делает в некоторой данной области все, что может и что считает нужным, если вообще считает нужным что-нибудь здесь делать.
Важно также, что концепция безупречности ориентирована не на экстремумы (максимум того, минимум сего), а на оптимумы.
Что делать с сомнениями, которые часто возникают на пути безупречной определенности? Трудно понять, и еще труднее признать, но во многих случаях оказывается, что выбор не значим. В той степени, в какой человек приучен действовать безупречно, во многих случаях не так важно, делает он то или это. Выбрать «правильно» человек часто не может, поскольку оснований для выбора у него нет, так что важнее просто как-то выбрать и потом делать. Разумеется, имеется в виду, что когда выбор становится возможным, его надо честно делать и, опять же, выполнять.
Критерием безупречности можно считать совесть в гурджиевском смысле слова. Совесть — это собирание воедино всего что человек имеет — чувствует, думает, переживает — по данному поводу. В нашей технике — это встреча всех заинтересованных субличностей за круглым столом и достижение консенсуса.
Где-то в человеке есть место, где он, если он врет себе, — знает, что врет. Надо приучить себя останавливаться и прислушиваться к этому месту. Если есть ощущение «здесь я себе вру» — значит действие не безупречно, нужно останавливаться, искать, находить.
На этой линии есть две важные вещи. Одна — обхождение с интроектами (см. Работа с интроектами). В каждом из нас есть много «внутреннего народа», субличностей, которые готовы «сдать» меня «им» («людям», хайдеггеровскому Das Man) и пусть-де «они» меня рассудят. Все, что важно и имеет отношение к делу, должно быть продумано и авторизовано.
С другой стороны, когда доходит до действительного дела, оказывается, что ситуацию надо увидеть по-новому, и только тогда выйдет что-то хорошее. То есть нужно владеть техникой распредмечивания и перепредмечивания (см. Интроект и предметность).
Достоинство может иметь только человек, практикующий совесть. Тогда он находит критерии оценки не из внешних инстанций, а в собственном безошибочном чувствовании, что для него (то есть «с его стороны») хорошо и что плохо.
Гурджиев утверждает, что семя совести вложено в каждого человека (психически нормального, конечно). А дальше люди в этом отношении различаются тем, насколько они совесть практикуют и насколько ее выращивают и развивают.
В развитии ребенка чувство собственного достоинства может возникнуть (в том числе) в результате переработки изначального чувства стыда (ср. Этапы формирования образа себя). Стыд является первой или одной из первых эго-эмоций: попав в ситуацию, когда «маме за него стыдно», ребенок эмоционально узнает, что он — некое отдельное, социально представленное существо. Ребенок очень остро чувствует, воспринимает и перенимает эту эмоцию и очень остро перенимает эту, довольно сложную, структуру коммуникации, когда «маме за меня стыдно».
Этим, собственно, отличается ребенок от младенца: за младенца не стыдно никому. Написал в пеленки — и что такого? А вот когда при гостях, в платьице, в красивых колготочках выбегает девочка, и вдруг она написала на ковер, — маме за нее стыдно. И девочка тогда обнаруживает, посредством этой эмоции, что она могла бы так и не делать. Маме стыдно именно потому, что девочка уже могла бы так не делать. Это от нее зависит, и поэтому маме за нее стыдно.
Конечно, здесь важно, чтобы это переживание соответствовало, как любит говорить Кохут, фазе развития. Потому что если она еще не может управлять своим телом, не знает, как это делается, и попадает в эту ситуацию, — это нехорошая для ее развития ситуация.
Так вот, достойный человек либо знает, что он может с какой-то ситуацией сделать, либо знает, что он с этим не может — здесь и теперь — сделать ничего. Очень важно пережить социальные ситуации, в которых вроде бы социально принято, что что-то не так, а ты с этим сделать ничего не можешь, если ты изнутри во всем объеме своей совести знаешь, что здесь что-то не так — это надо пережить с достоинством.
Когда ребенок знает, что следует или чего не следует делать в определенной ситуации, и выполняет это, он с гордостью скажет (себе или маме): «Вот, я просидела в гостях два часа и не описалась. Правда, я молодец, мама?». И мама скажет: «Да, ты молодец». А потом наступает момент, когда это перестает быть предметом гордости, а становится предметом само собой разумеющегося достоинства: девочка становится человеком, который уверенно не писает на ковер.
Есть классический английский анекдот про человека, который, оказавшись на необитаемом острове, строит три дома: один — чтобы в нем жить, другой — клуб, в который он ходит, и третий — клуб, в который он не ходит. «Клуб, в который я хожу», — это набор вещей, которые человек уверенно и определенно от себя требует. «Клуб, в который я не хожу», — это набор вещей, которых человек уверенно и определенно не делает. Это имеет отношение к совести потому, что ортогонально множественности субличностей, делает некоторый разрез, как сечение конуса, поперек всех субличностей. Человек должен просмотреть все свои субличности и проверить: все ли пришли в этот клуб? Не убежал ли кто-нибудь в тот? Это достигается практикой. И это и есть совесть. Ведь внутри себя, на каком-то уровне, человек это чувствует.
По этому поводу можно вспомнить сюжет из «Хасидских притч» Бубера. Сомневающийся в вере иудей приходит к раввину и спрашивает: «Когда Адам согрешил и сбежал в пустыню, а Бог — вроде бы всемогущий и всезнающий, — приходит в рай и спрашивает: „Адам, где ты?“, что же, всемогущий и всезнающий Бог не знает, где Адам?». А раввин отвечает — «Бог-то знает, где Адам. А вот знает ли Адам, где он?».
Совесть знает и всех в кустах видит. А вот знают ли не явившиеся на собрание субличности, что их видно? Зайчик за камушек спрятался, а ушки торчат. А мама с ним нежно так разговаривает: «Где же мой заюшка?».